|
|
Принцессе, которой больше нетХаруки Мураками
|
|
Рассказ
(c) Haruki Murakami 1988
(c) Перевел с японского Вадим Смоленский
Красивая девушка, хватившая родительской любви и избалованная
настолько, что последствия уже необратимы, имеет особый талант портить
настроение другим людям.
Я был тогда молод (двадцать один год, а может двадцать два), и эта ее
черта меня неприятно задевала. По прошествии лет думаешь: наверное, делая по
привычке больно другим, сама себе она тоже делала больно. А может, еще
просто не научилась управлять собой. Если бы кто-нибудь сильный, стоящий на
земле тверже, чем она, умело вскрыл бы ее в нужном месте и выпустил наружу
ее "эго", ей наверняка полегчало бы. Она, если разобраться, тоже нуждалась в
помощи.
Но вокруг нее не было ни одного человека сильнее, чем она. А я - что
я... В молодости до таких вещей не додумываешься. Мне было неприятно - вот и
все.
Когда она по какой-либо причине - а часто безо всякой причины -
преисполнялась решимости кого-нибудь уделать, этому не мог сопротивляться
даже собравший всю свою армию король. Яд ее был безотказен - на глазах у
всей публики она мастерски заманивала свою жертву в глухой угол, припирала
там к стене и красиво размазывала по ней лопаткой, как хорошо разваренную
картошку. Останки бывали не толще папиросной бумаги. Даже сегодня, вспоминая
это, я признаю ее несомненный талант.
И не то, чтобы она была классным, искушенным в логике оратором - нет,
просто она моментально чуяла, где у человека самые уязвимые места. Подобно
дикому зверю, она припадала на брюхо в ожидании подходящего момента, а когда
он наступал, вцеплялась жертве в мягкое горло, чтобы разорвать его. Очень
часто ее слова были умелым жульничеством, ловкими натяжками - так что уже
после, перебирая в памяти проигранную битву, как самому несчастному, так и
нам, сторонним наблюдателям, оставалось только чесать в затылках. Но главное
- она завладевала чувствительными точками, после чего становилось
невозможным пошевелиться. В боксе это называется "остановка ног" - ситуация,
когда остается лишь рухнуть на маты. Сам я, к счастью, экзекуции не
подвергся ни разу, но созерцать это зрелище пришлось не единожды. Его нельзя
было назвать спором, перебранкой или ссорой. Это было просто кровавое,
зверское убийство - только что не физическое.
Я терпеть ее не мог в такие минуты, а парни вокруг нее по той же самой
причине высоко ценили. "Девчонка способная, не дура", - думали они - и тем
самым поощряли ее наклонности. Получался порочный круг. Выхода не было. Как
в той сказке про негритенка, где три тигра бегали друг за другом вокруг
пальмы, пока не расплавились.
В компании были и другие девчонки, но что они про нее говорили или
думали - мне, увы, неизвестно. Я не был своим в их кругу, имел скорее статус
"гостя" - и ни с кем не общался настолько тесно, чтобы выведать потаенные
мысли этих девчонок.
По большей части их объединяли горные лыжи. Необычная эта компания была
сбита из членов горнолыжных клубов трех университетов. В зимние каникулы они
уезжали на долгие сборы, а в другое время собирались для тренировок, выпивки
и поездок к морю. Было их двадцать два человека, а может двадцать три - и
все симпатичные ребята. Очень симпатичные и доброжелательные. Но сейчас я
пытаюсь вспомнить кого-нибудь одного из них, хотя бы одного - и не могу. Они
все перемешались у меня в голове, стали как растаявший шоколад, никого не
выделить и не различить. Она одна стоит особняком.
Меня лыжи не интересовали, можно сказать, совершенно. Но один мой
школьный друг был близок с этими ребятами - а я в силу некоторых причин
целый месяц дармоедом жил у него в квартире, познакомился там с ними, и они
меня сразу стали считать за своего. Думаю, здесь сыграло роль еще и то, что
я умел сосчитать очки при игре в маджонг. Так или иначе, относились они ко
мне очень по-доброму и даже звали с собой кататься. Я отказывался, говорил,
что мне ничего не интересно кроме отжиманий от пола. А сегодня думаю, что
зря так говорил. Они были по-настоящему добрыми людьми. Даже если бы я и
вправду любил отжимания гораздо больше лыж, говорить так не стоило.
Приятель, у которого я жил, был от нее без ума - с самого начала и до
тех пор, покуда хватает моей памяти. Она и в самом деле принадлежала к тому
типу, который сводит с ума большинство мужчин. Даже я - встреться мы с ней
при немножко других обстоятельствах - мог бы влюбиться с первого взгляда.
Изложить на бумаге, в чем состояла ее привлекательность - задача
сравнительно нетрудная. Для исчерпывающего представления о ней достаточно
отметить три момента, а именно: (a) ум, (b) переполненность жизненной силой
и (c) кокетливость.
Она была невысокая, худенькая и отлично сложенная, а энергия из нее так
и била. Глаза блестели. Рот был прорезан одной упрямой прямой линией. На
лице обычно держалось будто бы недовольное выражение, но иногда она
приветливо улыбалась - и тогда весь воздух вокруг нее моментально смягчался,
точно произошло какое-то чудо. Я не пытался питать никаких чувств к ее
наружности, но мне нравилось, как она улыбается. Так что нельзя утверждать,
что я не влюбился бы в нее ни при каких обстоятельствах. Совсем давно, еще
школьником, я видел в учебнике английского такую фразу: "схваченный весной"
(arrested in a springtime) - так это как раз про ее улыбку. Смог бы разве
кто-нибудь ругать теплый весенний денек?
Своего парня у нее не было, но трое из компании - и мой приятель,
конечно, среди них - горели к ней страстью. Она же никого из троих особенно
не выделяла, умело манипулировала всеми тремя в зависимости от
обстоятельств. Да и сами эти трое, по крайней мере внешне, друг другу на
ноги не наступали, вели себя вежливо и казались вполне веселыми. К этой
картине я привыкнуть не мог - но, в конце концов, то были чужие проблемы,
меня не касавшиеся. Я не лезу куда попало со своим мнением.
С первого взгляда она мне сильно не понравилась. В вопросах
испорченности, как мне и полагалось, я был большим авторитетом, и
определить, до какой степени она испорчена, никакого труда не составило. Ее
и баловали, и нахваливали, и оберегали, и задаривали - всего этого было с
лихвой. Но проблема тем не ограничивалась. Разные потакания и деньги на
карманные расходы еще не есть решающий фактор в том, чтобы ребенок
испортился. Самое главное в том, кто несет ответственность за оберегание
ребенка от излучений всевозможных деформированных эмоций, которые вызревают
в окружающих взрослых. Если все отступились от этой ответственности и
ребенок видит вокруг одни умильные лица, то такой ребенок определенно
испортится. Это как сильные ультрафиолетовые лучи, поджаривающие обнаженное
тело на полуденном летнем пляже - нежному, новорожденному "эго" наносится
непоправимый вред. Вот в чем основная проблема. А то, что ребенка балуют или
дают слишком много денег - это всего лишь побочный, сопутствующий элемент.
Когда мы с ней первый раз увиделись и обменялись двумя-тремя словами, а
после я немножко за ней понаблюдал - мне, откровенно говоря, стало совсем
тошно. Пусть даже причина и не в ней, думал я, а в ком-то другом - все равно
не надо так себя вести. Пусть даже человеческие "эго" сильно разнятся и в
принципе уродливы по определению - ей все-таки стоит сделать хоть какое-то
усилие. Так что я тогда решил если и не избегать ее, то хотя бы не
сближаться больше, чем это нужно.
Из разговора с одним человеком я узнал, что семейство ее с токугавских
времен держит знаменитую первоклассную гостиницу - в префектуре Исигава или
где-то в тех краях. Ее брат был намного старше, и поэтому ее воспитывали
бережно, как единственного ребенка. Отличница и к тому же красавица,
любимица учителей и предмет внимания одноклассников - вот что за жизнь была
у нее в школе. Разговор этот я вел не с ней самой, так что неясно, где тут
кончается истина - но все довольно правдоподобно. Кроме того, еще маленькой
она начала учиться на фортепиано и здесь тоже дошла до приличного уровня.
Только раз у кого-то в гостях я слышал, как она играет. В музыке я
разбираюсь не слишком хорошо и кроме эмоциональной глубины исполнения мне
трудно что-либо оценить. Она касалась клавиш отрывисто, как танцуя, и ни в
одной ноте не было ни малейшей ошибки.
Само собой, окружающие прочили ей консерваторию и карьеру
профессиональной пианистки, как вдруг она, вопреки всем ожиданиям, без
сожаления забросила фортепиано и поступила в художественный институт. А там
стала изучать дизайн и окраску кимоно. Для нее это была совершенно
незнакомая сфера, но ее выручала интуиция, впитанная с детства - ведь она
росла, окруженная старинной одеждой. И в этой области она обнаружила талант,
и здесь ее заметили. Короче говоря, за что бы она ни бралась, у нее все
получалось как-то лучше, чем у остальных. Лыжи, плавание, парусный спорт -
везде она была на высоте.
И по этой причине никто вокруг не мог ткнуть пальцем и сказать: вот
здесь у нее слабое место. Ее нетерпимость объясняли артистическим
темпераментом, а истерические наклонности списывали на повышенную
сенсибильность. Так она стала в компании королевой. Жила в Нэдзу, в стильном
многоквартирном доме, где ее отец в порядке борьбы с налогами снимал
четырехкомнатную квартиру, якобы для работы. Когда случалось настроение,
молотила по фортепьяно; а шкаф был битком набит новыми нарядами. Стоило ей
хлопнуть в ладоши (выражаясь фигурально, конечно), как несколько любезных
поклонников оказывались рядом, чтобы помочь. Многие верили, что в будущем
она добьется изрядных успехов в своей специальности. Тогда казалось, что не
существует решительно ничего, что могло бы помешать ее движению вперед.
"Тогда" - это примерно в семидесятом или семьдесят первом году.
Один раз, при странных обстоятельствах, я ее обнимал. Это не значит,
что я занимался с ней сексом - просто физически обнимал, не более. Дело было
так: мы напились и спали вповалку, а потом оказалось, что она как раз возле
меня. Ситуация самая обычная. Однако даже сейчас я помню все на удивление
отчетливо.
Я проснулся в три часа ночи и вдруг увидел, что она лежит со мной под
одним одеялом и сладко посапывает. Было начало июня, самый сезон для спанья
вповалку - но, поскольку за неимением матрацев мы улеглись прямо на татами,
то все суставы теперь ныли, несмотря на молодость. К тому же моя левая рука
была у нее вместо подушки - я не мог ей даже пошевелить. Жутко, безумно
хотелось пить, но скинуть ее голову с руки не было никакой возможности.
Тихонько обнять ее за шею, приподнять голову и высвободить руку тоже никакой
возможности не было. В самый разгар этой операции она могла бы проснуться и
истолковать мои действия совершенно неверно - разве смог бы я такое вынести?
В общем, немножко поразмыслив, я решил ничего не делать и подождать,
пока ситуация изменится. Вдруг она будет ворочаться? Я тогда изловчился бы,
вытащил бы из-под нее руку и сходил бы попить. Но она даже не вздрагивала.
Повернувшись лицом ко мне, она дышала размеренно и методично. Ее теплое
дыхание увлажняло рукав моей рубашки, производя странное щекочущее ощущение.
Думаю, я прождал так пятнадцать или двадцать минут. Она все не
шевелилась, и в конце концов я примирился с невозможностью дойти до воды.
Терпеть жажду было трудно, но смерть от нее пока не грозила. Изо всех сил
стараясь не шевелить левой рукой, я повернул голову и, заметив чьи-то
сигареты и зажигалку, валявшиеся в изголовье, потянулся за ними правой.
После чего, прекрасно понимая, что это только усилит жажду, закурил.
На самом же деле, когда я кончил курить и засунул окурок в ближайшую
банку из-под пива, случилось чудо - жажда слегка ослабла. Я вздохнул, закрыл
глаза и попытался снова уснуть. Рядом с квартирой проходила скоростная
автострада; звук плоских, словно раздавленных, шин полночных грузовиков за
тонким стеклом окна слегка сотрясал воздух в комнате, проникая в нее и
смешиваясь с сопением и похрапыванием нескольких человек. Меня посетила
мысль, которая обычно посещает проснувшегося посреди ночи в чужом доме: "А
что я, собственно, здесь делаю?" В самом деле - не было никакого смысла, ну
просто полный ноль.
Вконец запутавшись в отношениях со своей подругой, я оказался на улице
и нагрянул жить к приятелю. Не занимаясь лыжами, влился в какую-то
непонятную лыжную компанию. И теперь, в довершение всего, рука моя служит
подушкой девчонке, которая нравиться мне никак не может. Подумать обо всем
этом - и впадешь в уныние. Думаешь: да разве этим надо сейчас заниматься? Но
когда дело доходит до вопроса, чем же именно надо заниматься, то никакого
ответа не вырисовывается.
Я отказался от мысли заснуть, снова открыл глаза и бездумно уставился
на фонарик светлячка, болтавшегося под потолком. Тут она заворочалась у меня
на левой руке. Однако, руку не выпустила, а наоборот, как-то скользнула в
мою сторону и тесно ко мне прижалась. Ее ухо пришлось на кончик моего носа;
чувствовался еще не выветрившийся аромат одеколона и едва заметный запах
пота. Слегка согнутые ноги ее лежали у меня на бедре. Дышала она так же, как
и раньше, спокойно и методично. Теплое дыхание долетало до моего горла, а в
такт ему поднималась и опускалась мягкая грудь, упиравшаяся мне в бок. На
ней была облегающая рубашка из джерси, заправленная в юбку-клеш, и я мог
четко прочувствовать все линии ее тела.
Положение было странное до невозможности. При ином раскладе, с другой
девчонкой, разве не смог бы я от души порадоваться такому повороту? Но с ней
я впадал в смятение. Честно говоря, я вообще понятия не имел, что придумать
в подобных обстоятельствах. Да тут и никакая придумка не помогла бы -
слишком уж дурацкой была ситуация, в которую я попал. К тому же, еще больше
усугубляя картину, мой пенис, прижатый ее ногой, начал понемногу твердеть.
Она все сопела в том же духе - но, думал я, она ведь должна прекрасно
улавливать изменения формы моего пениса. Чуть погодя, будто бы нисколько и
не просыпаясь, она тихонько просунула руку и обняла меня за спину, а потом
чуть повернулась у меня на руке. Теперь ее грудь еще теснее прижалась к
моей, а пенис прижался к мягкому низу ее живота. Положение стало хуже
некуда.
Загнанный в такую вот ситуацию, я, конечно, в известной мере на нее
злился - но вместе с тем объятие с красивой женщиной несет в себе элемент
некоего жизненного тепла - и меня всего обволакивало это одуряющее,
газообразное чувство. Мне уже было никуда не убежать. Она отлично
чувствовала все мое душевное состояние, и от этого я снова злился - но перед
лицом чудовищного дисбаланса, который являл мой распухший пенис, злость
теряла всякий смысл. Плюнув на все, я закинул свою свободную руку ей за
спину. Теперь окончательно получалось, что мы обнимаемся.
Однако и после этого мы оба делали вид, что крепко спим. Я чувствовал
своей грудью ее грудь, она ощущала областью чуть ниже пупка мой твердый
пенис - и мы долго лежали, не шевелясь. Я разглядывал ее маленькое ухо и
линию мягких волос, она не сводила глаз с моего горла. Притворяясь спящими,
мы думали об одном и том же. Я представлял, как мои пальцы проскальзывают в
ее юбку, а она - как расстегивает молнию на моих брюках и дотрагивается до
теплого, гладкого пениса. Чудесным образом мы могли прочитывать мысли друг
друга. Это было очень странное ощущение. Она думала о моем пенисе. И пенис
мой, о котором она думала, казался мне совершенно не моим, а чьим-то чужим.
Однако, что ни говори, то был мой пенис. А я думал о маленьких трусиках под
ее юбкой и о жаркой вагине под ними. И возможно, что она ощущала свою
вагину, о которой я думал, так же, как я ощущал свой пенис, о котором думала
она. Хотя кто его знает - может, девчонки ощущают свои вагины совершенно
иначе, чем мы свои пенисы? В подобных вещах я не очень разбираюсь.
Но и после долгих колебаний я не сунул пальцев в ее юбку, а она не
расстегнула молнии на моих штанах. Тогда казалось, что сдерживать это
неестественно, но в конечном счете, я думаю, все было правильно. Я боялся,
что если дать ситуации толчок к развитию, то она загонит нас в лабиринт
неминуемой страсти. И она чувствовала, что я этого боюсь.
Обнявшись так, мы лежали минут тридцать, а когда утро осветило комнату
до самых дальних углов, оторвались друг от друга. Но и оторвавшись от нее, я
чувствовал, как в воздухе вокруг меня плавает запах ее кожи.
С тех пор я с ней ни разу не встречался. Она нашла квартиру в
пригороде, переехала туда и так отошла от этой странной компании. Я бы даже
сказал, очень странной - но это исключительно мое мнение; сами-то они,
наверное, никогда себе странными не казались. Думаю, в их глазах мое бытие
выглядело куда более странным.
После этого я несколько раз встречался с моим добрым товарищем, давшим
мне приют, и мы, конечно же, говорили о ней - но я не могу вспомнить, что
это были за разговоры. Боюсь, просто бесконечные переливания из пустого в
порожнее. Товарищ этот закончил университет, уехал к себе в Кансэй, и мы с
ним перестали видеться. А потом прошло двенадцать или тринадцать лет, и я
постарел ровно на столько же.
У старения есть одно преимущество: сфера предметов, вызывающих
любопытство, ограничивается. Вот и у меня в ходе старения стало гораздо
меньше поводов для общения со всякого рода странными людьми. Бывает, по
какому-нибудь внезапному поводу я вспоминаю таких людей, встречавшихся мне
раньше, но воодушевляет это не больше, чем обрывок пейзажа, зацепившийся за
край памяти. Ничего ностальгического, и ничего неприятного.
Просто несколько лет назад я совершенно случайно встретился с ее мужем.
Он был моего возраста и работал директором фирмы по торговле пластинками.
Высокого роста и спокойного нрава, он казался человеком неплохим. Волосы его
были пострижены ровно, как газон на стадионе. Встретился я с ним по делу, но
когда деловой разговор закончился, он сказал, что его жена раньше меня
знала. Потом назвал ее девичью фамилию. Эта фамилия ни с чем не увязалась у
меня в голове, но после того, как он назвал университет и напомнил про
фортепиано, я наконец понял, о ком идет речь.
- Да, помню, - сказал я.
Так обнаружились ее следы.
- Она говорит, господин Мураками, что видела вас на фотографии в
каком-то журнале и сразу узнала. Была очень рада.
- Я тоже рад, - сказал я. На самом деле, тот факт, что она меня помнит,
вызывал у меня не столько даже радость, сколько удивление. Ведь мы с ней
виделись совсем короткое время и лично почти не разговаривали. Как-то
удивительно вдруг встретить собственную старую тень. Я потягивал кофе, и мне
вспоминалась ее мягкая грудь, запах волос и мой эрегированый пенис.
- Она была очаровательна, - сказал я. - У нее все хорошо?
- Да ничего... Скажем так, сносно. - Он говорил медленно, как бы
выбирая слова.
- Что-то не в порядке? - поинтересовался я.
- Да нет, нельзя сказать, что совсем здоровья нет. Хотя сказать, что
все в порядке, тоже несколько лет уже как нельзя.
Я не мог установить, до каких пределов его можно расспрашивать, и
поэтому ограничился неопределенным кивком. Да по правде сказать, я и не
собирался у него выпытывать про ее дальнейшую судьбу.
- Как-то я не по существу сказал, да? - Он слабо улыбнулся. - Довольно
трудно рассказать это с толком и по порядку. Хотя вообще-то ей полегчало. По
крайней мере, сейчас гораздо лучше, чем раньше.
Я проглотил остатки кофе и, находясь в некотором недоумении по поводу
сказанного, решил все-таки задать вопрос:
- Извините, может быть я поднимаю щекотливую тему - с ней что-нибудь
случилось? А то я вас слушаю, но как-то не все понимаю.
Он достал из кармана брюк красную пачку "Мальборо" и закурил. Ногти на
указательном и среднем пальцах его правой руки были пожелтевшими, как у
заядлого курильщика. Некоторое время он их разглядывал.
- Ладно, - сказал он. - Я этого от людей не прячу, да тут и не
настолько все плохо. Просто несчастный случай. Однако, может нам поговорить
в другом месте? Как вы думаете?
Мы вышли из закусочной и, пройдя немного по вечерней улице, зашли в
маленький бар недалеко от станции метро. Видимо, бывая там часто, он сел за
стойку и по-свойски заказал двойной шотландский виски "он зе рок" в большом
стакане и бутылку французской соды. Я попросил пива. Он плеснул немножко
соды в свой "он зе рок", слегка размешал и одним глотком выпил полстакана. Я
отхлебнул пива и, наблюдая, как в кружке пузырится пена, ждал рассказа.
Удостоверившись, что виски прошло вниз по пищеводу и как следует улеглось в
желудке, он приступил:
- Десять лет, как я женился. А познакомились мы на лыжном курорте. Я
уже два года работал в этой фирме, а она закончила университет и болталась
без дела, толком ничем не занимаясь. Иногда в ресторане подрабатывала на
фортепиано. В общем, поженились. С женитьбой никаких проблем не было. И ее
семья, и моя семья брак одобрили. Она была очень красивая и сводила меня с
ума. Короче, банальная история, как у всех.
Он закурил. Я снова отхлебнул пива.
- Банальная женитьба. Но меня вполне удовлетворяла. Я знал, что у нее
до брака было несколько любовников, но для меня это было не столь важно. Я,
если разобраться, большой реалист - может, в прошлом там что-нибудь и было,
но раз уж вреда от этого нет, то мне, можно сказать, все равно. Я вообще
считаю, что жизнь в сущности - штука банальная. Работа, семья, дом - если к
чему-то этому есть интерес, то это интерес к банальному. Так я думаю. Но она
так не думала. И потихоньку все начало идти наперекосяк. Конечно, я ее
состояние понимал. Она была еще молода, красива и полна энергии. Короче,
привыкла требовать от других и получать. Но то, что я мог ей дать, было
сильно ограничено - смотря чего и смотря сколько.
Он заказал еще "он зе рок". У меня была выпита только половина пива.
- Через три года после женитьбы родился ребенок. Девочка. Самому
хвалить неловко, но чудная была девочка. Была бы жива, сейчас бы уже в школу
ходила.
- Она что, умерла? - спросил я.
- Да, - сказал он. - Через пять месяцев после рождения умерла. Довольно
часто бывает. Ребенок ворочается во сне, запутается лицом в покрывале и
задохнется. Никто не виноват. Просто несчастный случай. Если бы повезло,
может предотвратили бы. Но получается, что не повезло. И винить некого.
Некоторые ее винили, что она ребенка оставила одного и пошла в магазин - да
она и сама себя винила. Но ведь это судьба. Я буду в такой ситуации смотреть
за ребенком или вы - все равно несчастный случай произойдет с той же
вероятностью. Я так думаю. Вы согласны?
- Да, наверное, - согласился я.
- А как я вам уже говорил, я большой реалист. Если даже кто-то умирает,
то через недолгое время я к этому успеваю привыкнуть. У меня почему-то в
роду было много смертей от несчастных случаев, все время происходит
что-нибудь такое. Поэтому то, что ребенок умер раньше родителей, для меня не
очень большая редкость. А для родителей нет ничего хуже, чем потерять
ребенка. Кто этого не испытал, тот не поймет. Но при этом самое серьезное -
в тех, кто остается жить. Я теперь стал все время так думать. То есть,
проблема не в моих переживаниях, а в ее. Она такой эмоциональной закалки
никогда не получала. Вы ведь ее знаете?
- Знаю, - просто сказал я.
- А смерть - событие совершенно особое. Мне иногда кажется, что
человеческую жизнь определяют довольно большие сгустки энергии, которые
вызываются смертями других людей. Это можно еще назвать чувством потери или
как-нибудь по-другому. Но у нее против этого не было выстроено никакой
защиты. В сущности, - сказал он, соединив ладони над стойкой, - она привыкла
серьезно относиться только к самой себе. И поэтому даже не могла вообразить
боль от потери другого человека.
Я молча кивнул.
- Но я ведь... Я не знаю, как это сформулировать... Ну, в общем, я ее
любил. Пусть даже она делала больно и себе, и мне, и кому попало вокруг -
желания расстаться с ней у меня не было. Семья есть семья. Весь следующий
год прошел в бесконечных дрязгах. Целый год без надежды на спасение. Нервы
истощились, на будущее перспектив никаких. Но, в конце концов, мы этот год
пережили. Сожгли все, что напоминало о ребенке, и переехали на новую
квартиру.
Он допил второй "он зе рок" и глубоко вздохнул с явным облегчением.
- Я вот думаю: если бы вы сейчас встретились с моей женой - хорошо бы
вам была разница заметна? - Он сказал это, не отрывая взгляда от стены
напротив.
Я молча допил пиво и взял горсть арахиса.
- Ну, так я вам в частном порядке скажу: сейчас она мне больше
нравится, - сказал он.
- А ребенка больше не будете заводить? - спросил я, чуть помолчав.
Он помотал головой:
- Наверное, уже никак. Я-то может и хотел бы, но жена не в том
состоянии. Хотя меня, в общем-то, устраивает и так и так.
Бармен предложил ему еще виски. Он категорически отказался.
- Позвоните моей жене как-нибудь. Я думаю, ей полезна будет такая
встряска. Жить-то еще долго. Вы как думаете?
На обороте визитной карточки он написал шариковой ручкой номер телефона
и вручил мне. Взглянув на код, я с удивлением узнал, что они живут со мной в
одном районе. Но ничего не сказал ему об этом.
Он оплатил счет, и мы расстались у станции метро. Он пошел обратно на
работу что-то доделывать, а я сел на поезд и поехал домой.
Я до сих пор не позвонил ей. Во мне еще живет ее дыхание, тепло кожи,
прикосновение мягкой груди - и все это повергает меня в смятение, совсем как
в ту ночь четырнадцать лет назад.
|
|
|
|
|
